Здорово, а?

***
Фильм о войне, где выстрелы в упор.
Не зная ничего про сорок первый,
так сложно притворяться, но актёр
искусно и правдиво ест консервы
и водку пьёт. Когда вот-вот умрёт
последний помнящий войну свидетель
кому кричать: «За Родину, вперёд»?
Рождённые в семидесятых дети
совсем иное вкладывают в крик.
В нём Кандагар, Чечня, и хуже страха,
что класс сегодня едет на пикник,
а у меня разорвана рубаха
и хлещет кровь, и я умру от ран.
За родину? За блёклые святыни,
в чужих горах, где в угольках костра
нет ничего от зарева Хатыни.
И что мне марш эсэсовских бригад
по улицам великолепной Риги,
когда страна дала мне автомат
и притворилась, что не слышит крики?
На кладбище две капельки росы
качаются на паутинке тонкой.
Среди берёзок средней полосы
стоят кресты. Герои и подонки -
бок о бок спят. И плачет парафин,
всем, без разбора. Никогда ребёнка
я не отдам сниматься в этот фильм…
На заднем плане - детская пелёнка.

***
Убийцы ходят среди нас.
И этот мальчик в чёрной куртке,
с глазами прерванного сна,
он как-то странно держит руки.
И эта девочка в платке.
Когда вдруг с ней столкнёшься взглядом,
тебя в немыслимом пике,
закружит и накормит ядом.
И этот милый старикан
с кривой ухмылкою бульдога.
Хранит за пазухой наган
шизофренического бога.

Ты жив, но пальцы скорняка
стучат по кожаной обшивке.
И хочется наверняка,
без статистической ошибки
знать. Кто и где, в который час,
закроет дверь земного тира.
Чтоб ты успел укутать часть,
тобой возлюбленного мира

***
Твой мальчик сегодня уходит. Уходит.
Так вышло, что он не купил себе справку.
И с ним, на сиденье подержанной Хонды,
ты больше не съездишь на бензозаправку.
Горячие руки, горячие щёки,
уже обнимают металл оружейный.
Горит телевизора узкая щёлка,
ты видишь развалины сооружений.
А диктор читает возвышенно-чётко:
«Пятнадцать погибло, один неопознан»
И поздно - хвалиться пятёркой в зачётке,
и новой причёской похвастаться - поздно.
Пока ты с друзьями была в ресторане,
он падал на землю с разорванной плеврой...
Твой мальчик уходит. Какой же он странный.
Остаться - пять тысяч. (Теперь, правда, в евро.)

СНОВА В ДОРОГУ

Жизнь тяжела у Шойгу-министра.
Только присел отдохнуть, как где-то
что-то случилось. Собрался быстро,
утром народ прочитал в газетах
и одобрительно крякнул. ( Наш-то,
черезвычайный, всегда на страже.)
Если беда, если будет страшно,
вытрет лицо от золы и сажи.
Скажет собравшимся спецсобкорам.
- Всё под контролем! Всё как обычно.
Только глаза выдают. С укором
смотрят устало на горемычных.
Снова монета легла на аверс.
Горе чужое в дорогу гонит.
Август в России, тяжёлый август,
где-то идут под откос вагоны,
где-то поток разорвал плотину,
где-то... Да мало ли что случится...
Плюнуть на всё и на бригантину,
в пиво макая солёные чипсы,
выехать к другу. Нельзя, не вправе.
Вот бы такого да в президенты.
Если сломает, то сам исправит.
Сможет - повсюду натянет тенты,
или расстелет везде солому.
Сам отдохнёт. И в стране медведей
жить станет чуточку по- другому.
- Путин ведь тоже всё время едет.
(Где он, где Путин. Ну, скажешь тоже,
разве сравнишь пистолет и саблю?)
Мчится с мигалкой Шойгу Серёжа,
лоб подставляя под наши грабли.

***
Похороним погибших…
Всех, кто был в электричке.
Говорите потише.
У страны есть привычка
громким крикам не верить.
Кто кричит - тот безумен.
Что ему новый Ферри
или выборы в Думе.

Тихо–тихо поплачьте.
Не ищите ответа.
Кто вас кровью запачкал?
У страны право вето
на такие вопросы.
так что лучше не надо
правду брать из киосков
да и что это, правда?
Под кутью или студень
поминальные клоны
входят в мир телестудий.
У страны есть наклонность
смаковать ваше горе.
Десять раз на экране
взрыв звучал, значит, вскоре
будет вновь кто-то ранен.

И, под сводами храма,
как в мультфильме про Стича,
Повторяю: Охана…
У страны есть обычай
Наблюдать за живыми,
помогая им плакать.
Материнское вымя
под картон тетрапака
так надёжно укрыто,
вновь моё государство
превратилось в корыто.
У страны нет лекарства
от тревоги и страха,
так и ездим с винтовкой...
Кто с мигалкою в Тахо,
кто в Ижах с оцинковкой.

***
Повторяются фразы пасхальных открыток.
Повторяется в фильмах сюжет "Амаркорда".
И почудится даже, что в музыке Шнитке
вдруг знакомые с детства я слышу аккорды.
Мы бренчим на гитарах и пишем романы,
предложения ради: «Старик, ты же гений…»
Только всё это было у Томаса Манна.
Нам так часто мешают великие тени.
Для таланта пониже опустится планка,
в наше время: римейков, трибьютов, повторов…
Мы придумаем снова и хокку и танка.
Каждый вечер экраны горят мониторов.
И по клавишам пальцы, где смайлик, где точка.
Раньше серость скрывалась - теперь она рядом.
Вряд ли вылечить можно от этого яда.
Даже если представить, что мир обесточен.

***
Мы дышим воздухом одним.
И даже рядом ходим где-то.
Но мне не слышать Ваше - Дим!
В толпе, по–летнему раздетой,
мне не окликнуть Вас – Тамар!
Мы, как и раньше, незнакомы.
Пусть залетевший к Вам комар,
мной выгнан был вчера из дома,
не значит это ничего.
Раз нет костра, то головешки
не пошевелит кочергой
нам бог любви. Флажки и вешки-
метро, троллейбус, вновь метро.
Вполне возможно, что из бака,
куда (вы) носите ведро,
таскает грязь моя собака.
Встают в московский хоровод,
так близко, девочка и мальчик.
Но Ваше медленное «Во-о-т»-
пожалуй, ничего не значит.
Мы дышим воздухом одним.
С надеждой, иногда с опаской.
Но я - всё тот же аноним.
И Вы – всё та же полумаска.

***
Московский ребёнок. Течёт через сито
любовь твоей мамы и бабушек ласка.
А маленький мальчик играет в бандитов,
меняя костюмы и путая маски.
Вот он нажимает курок пистолета.
Стремительным маршем, внезапной атакой,
напротив прихожей, в глуши туалета
в заложники взяты медведь и собака.
Китайский наручник, конечно, непрочен.
И плюш не разрежет пластмассовый ножик.
Да, что вы… Наш ангел ещё непорочен.
Он просто играет. В мелькании ножек -
стремление с детством расстаться быстрее.
Тогда можно будет купить настоящий,
и лезвие (больше, длиннее, острее)
не прятать от мамы в игрушечный ящик.
Тогда он истратит реальные пули,
и шанса не будет на перезагрузку.
Готическим шрифтом, гуляя с питбулем,
забор разукрасит - Россия для русских.
Он будет хорошим, и солнце веснушки
рисует на щёчках… Он просто играет -
у каждого детства свои погремушки.
Я изгнан оттуда, как Ева из рая
в году слишком давнем, чтоб помнить причину…
Мы разные очень, мы жутко похожи.
Он будет хорошим. И нож - перочинным,
собака - болонкой, жена - чернокожей.

МАЛЕНЬКАЯ ВОЙНА

Начатая с вина,
вышла из закулисья
маленькая война.
С надписью "На Тбилиси"
едет в каталке Швейк,
прямо от психиатра.
Но современный век
переиначил карту.
Вместо Балкан - Кавказ,
вместо штыков и сабель,
лучше отключим газ
и перережем кабель.
Выжелтит листья хна -
голову моет осень.
Маленькая война-
голос твой так несносен.
Лётчик из Мимино,
витязь в тигровой шкуре,
чача, боржом, вино,
фильм, где снимался Шурик,
всё запретят? А мне
как позабыть Батуми?
Люди в моей стране -
не отучайтесь думать.
Если у нас - пурга,
в Грузии - мгла ночная,
Сверху не назначают
подлинного врага.

***
Как страшно привыкать к авариям и взрывам.
Экран скребёт сердца, что мне его наждак.
Глотнув новокаин рекламных перерывов,
я вновь спешу туда, где горе и вражда.
Всё было так давно, бесланы и норд-осты,
мне нужен новый шок. Какой-нибудь маньяк,
убийца…. Если вниз срывается подросток -
не важно почему - вы покажите как.
Он падал на асфальт, лежал в кровавой луже.
Зарёванную мать (здесь важен громкий звук).
Помешивая чай, я продолжаю ужин.
Плач собственных детей, не вырвет пульт из рук.
Захочется ещё. Щёлк, щёлк и на подмостки
потащит новых жертв безумный режиссёр.
Нет выстрелов и драк? Тогда на перекрёстке
маршрутку, бензовоз, ударит в колесо,
и заскользит к столбу. Там, будто спичка вспыхнет.
А протокол так сух и нарочито груб:
- МАЗ шёл на жёлтый свет, ну а водитель ихний
рванул, не подождав…. Пусть обгорелый труп
и жеваный металл сплелись в один орнамент.
Здесь важен крупный план, а кто чему виной,
не видит объектив. Теракты ли, цунами,
я просто сто рублей внесу в очередной
(какой по счёту?) фонд. Разламывая крылья,
садится самолёт. И высоко в горах
лежит без головы ремесленник насилья.
Всё было так давно. Мне нужен новый страх
Я жду, всё время жду, что с места катастрофы
наш спецкорреспондент начнёт свой репортаж…
Всё к этому идёт, горящим пахнет торфом,
и город за окном вновь взят на карандаш.

***
Как всегда кольцевая начнётся от Выхино.
Я поеду направо, где в небе Капотни,
ищет дьявол московский приюта и выхода,
ежедневный костёр, разводя в преисподней.

Мост, река. За Каширским - теряются отблески.
А для пани Варшавы в асфальтовом платье,
всевозможные Бутово - юные отпрыски.
По любви ли с Подольском пришлось переспать ей?

Профсоюзная, Ленинский, трасса на Внуково.
Постою, подожду президентских кортежей.
Назову его ласково - горюшком луковым,
и вперёд. Как Мичуринский стал безмятежен.

Нет у жителей Солнцева прежнего имиджа.
Кто – в земле, кто - в машине, напротив Поклонной,
вылетает с мигалкой на встречную. Или же
по Рублёвскому мчится. Шикарным салонам

не завидую. В пойме Строгинской, у острова
летом можно купаться. И мы, босоноги,
режем воду речную движеньями острыми,
отражаясь в окошках Самсунгов и «Нокий».

Ленинградское. Вечный затор к Шереметьево.
И доступные девочки, слева и справа.
Нет у них выходных по условиям метео.
Это камень с изъяном в прекрасной оправе

кольцевого маршрута. Над городом - радуга,
путь измерен в часах и бензиновых литрах.
По каналу Москвы выбирается к Ладоге
или Каспию, рыбка из города Дмитров.
                                     
Ярославское. Там, за лесной занавескою,
смог - над Щёлковским, гарь - над Владимирским трактом.
Это - тоже Москва. Или нет, демоверсия.
Пузырёк с квинтэссенцией, колба с экстрактом.

Где-то башни Кремля и арбатские дворики.
Здесь – другая столица, здесь я - иностранец.
Круг замкнулся, ритмично работают дворники,
снег танцует у Люберец медленный танец.

ИЗ ВОЕННОЙ ТЕТРАДИ

Всё - полуправда. Как узнать,
за что теперь дают Героя?
Сверкает звёздочка-блесна.
Война сменяется игрою.
Из боевых наград одна,
всего одна, пусть будет чище
всех дипломатий. Ордена
вручай любые, но мальчишке
как объяснить, за что - герой?
Политика - такое дело...
Упало солнце за горой.
Верхушки сосен тьма одела.
Вполголоса шумит Аргун.
Слова, медали - всё пустое.
Но всё-таки давать не стоит,
Героя - бывшему врагу.

***
Павлу Немкову

Есть Россия, и есть Москва,
пустомеля и пустозвонка.
Вера есть, а вокруг слова.
Бардачок, а на нём иконка.
Вы не любите москвичей.
Говорите: «У нас в Сибири,
Небо – выше, трава – мягчей,
И слова тяжелей, чем гири.
Если любим, то на века.
Нас лепили в глуши таёжной.
Нет в столице таких лекал,
Никудышный она чертёжник.
Обтесать или обломать,
И любовь обменять на вещи,
Ей привычней…» Но Кострома
и какой-нибудь Благовещенск,
вряд ли смогут понять хоть часть,
трёхвокзальной тоски и смуты
в душу всякого москвича
проникающей почему-то.
Мы другие. Наверно так.
Ни к чему эти – «лучше», «хуже».
Я, когда у отца в гостях,
Как мальчишка бегу по лужам.
И вычёрпываю москву
из промокших до самых стелек
туфель…Знаете, я живу
здесь иначе, как в новом теле.
Мы другие. Когда в метро,
в перепачканных злом аллеях,
мелким шагом идёт народ,
каждый к каждому как приклеен,
трудно верить, что есть тепло.
Мы такие же… только сердце
город вырезал, как пилой
под визжанье колёсных терций.

***
Война не кончилась. Она
живёт в засыпанных подвалах
Война пытается стонать,
скрипит зубами. В одеялах,
запутавшись, не хочет спать.
И день проводит вместе с нами,
когда стоит у школьных парт
и смотрит жадными глазами.
***
Я видел ставропольский пост.
Бетон, бойницы, БТРы.
И так не лучшие манеры
ещё умножены на злость.
Когда копаются в вещах
и проверяют документы,
я ощущаю запах смерти.
Меня за горло держит страх.
Но те же самые войска
боятся многого и многих…
Стрельбы: с обочины дороги,
из безобидного леска,
с вершины, солнцем залитой.
И просто так на ровном месте
боятся…. От звериной мести
укрывшись броневой плитой.
***
Они не чувствуют вины.
Двадцатилетние мальчишки,
стоят на рубежах страны,
надев пятнистые манишки.
Идеология проста.
Что эти горы – наши горы.
Ещё есть долг, приказ, устав...
« - А ну, отставить разговоры.
Кто там идёт тропою коз?
Чья тень скользит среди растений?»
От пули - правильный наркоз
и лёгкий сон. Без сновидений.
Они не чувствуют вины.
Не им горит огонь жаровен.
Он обжигает нас. Умны
и вечно ищем, кто виновен.
И спорим, спорим…. Есть страна
московско-питерского люда.
И та, где до сих пор война,
железной дребезжит посудой,
и между ними нет границ.
Когда обычные солдаты,
вдруг превращаются в убийц,
они ни в чём не виноваты.
***
Торопится позывной.
- Ответьте, "Сокол".
А сокол прилип спиной
к траве высокой.
Там в небе жужжат шмели  -
шальные пули.
Сегодня - они в Шали,
вчера - в Кабуле.
Где завтра искать нектар
пчеле военной?
Вращается быстро шар,
почти мгновенно.
Сменился двадцатый век
на двадцать первый.
И парня в сырой траве
доели черви.

***
А как хотелось праздников,
побед и победителей.
Смерть выглядит по-разному
для стариков родителей
и школьников. Заложники
бегут в дыму и копоти.
Ну до чего художники
и режиссёры опытны.
И пьесы одинаковы
в Беслане и Америке.
Там – опухоль Иракова,
здесь - общая истерика.
Невыносимо жжение.
В глаза – как проявителем:
«Я дал распоряжение
считать войну действительной.
Теперь мы примем дерзкие
и смелые решения»
Всё так. Но жизни детские
ключами от ошейника
не станут. Вновь окажется
неискренним прозрение.
Мемориалов саженцы
в клочок земли шагреневый
воткнём. И за компанию
поплачемся на митинге.
Потом в районы спальные,
Жулебины и Митины,
разъедемся и новости
просмотрим, так по-быстрому…
И с чистой-чистой совестью
уснём… До новых выстрелов.